Зимние ночи. Осенние Деды

[Тамара 4 145]

Зимние ночи. Осенние Деды

Благодарность за изобилие, память о предках, время Порога и начало зимы.

Н. Топчий (Tradis), 2012 г.

Зимние Ночи

 

Согласно древнеисландскому календарю зима наступала в субботу после 26-й недели лета, т.е. между 21 и 27 октября (11–17 октября до 1700 года). Так как исландское лето начинается в четверг, и, соответственно, заканчивается в среду, то до официального начала зимы остаётся два дня. Они известны как Зимние Ночи (Vetrarnætr). Также выражение «Зимние Ночи» нередко использовалось менее конкретно — для обозначения периода в начале зимы, и сам праздник сегодня в Исландии по практическим соображениям отмечается в вечер перед субботой. Скандинавский год изначально делился на два полугодия, зиму (vetr) и лето (sumar). И как день у германцев начинался с ночи (т.е. с вечера накануне), так и год по многим древнейшим готским, древнесаксонским и другим источникам начинался с зимы (или поздней осени), времени коротких неярких дней и длинных тёмных ночей[1].

Именно в этот период на зиму забивался избыток скота и было в изобилии свежей пищи и напитков. Празднования, пиршества, игры и состязания, проводимые во время Зимних Ночей, упоминаются во многих исландских сагах. Позднее пиры начала зимы вылились в День Овечьих Голов (Sviðamessa), упоминаемый с конца XIX века. Этот праздник проводился в конце времени забоя, в зависимости от региона он приходился на первый день зимы или позже, на День Всех Святых (в последнем случае предполагается влияние церкви). Мясо вместе с потрохами, кровяной колбасой и т. д., готовили первым, а овечьи головы оставляли напоследок, потому что они хранились лучше. Когда всё остальное было уже готово, часть овечьих голов обжигали, затем варили и подавали на стол в праздник Овечьих Голов. Головы же, которые не съедали сразу, мариновали или коптили, чтобы съесть позже, в частности именно это кушанье упоминается среди принятых на Торраблот, день, завершающий череду праздников середины зимы.

Нередко на это время назначали и свадьбы, поскольку основные работы заканчивались и люди приезжали друг к другу в гости на пир. Типичным примером может быть фраза из «Саги о людях из Лососьей Долины»: «Долго ли коротко ли шла речь об этом деле, но в конце концов все договорились, и состоялась помолвка, а свадьба была назначена на первые зимние ночи[2]».

Изначальный языческий, северный праздник был, без сомнения, теснейшим образом связан с радостью и плодородием. Как пишет Снорри в «Саге об Инглингах»: «В начале зимы надо было приносить жертвы богам за урожайный год[3]». Именно в это время, закончив основные работы вне дома, заготовив запасы на зиму, люди обретали плоды своих трудов во всей полноте и имели возможность поблагодарить богов, разделив с ними полученное. Неудивительно, что Зимние Ночи также именовались Фрейсблотом (Freysblót) — жертвоприношением Фрейру, покровителю урожая, плодородия и свадеб, брату Фрейи: так «Сага о Гисли» упоминает, что «Торгрим задумал дать в предзимние дни осенний пир, встретить зиму и принести жертвы Фрейру[4]». Называлось это время и Дисаблотом (Dísablót), т.е. жертвоприношением в честь матерей прародительниц и хранительниц рода. В «Саге об Эгиле Скаллагрмссоне» о Дисаблоте сказано: «Там должно было быть жертвоприношение дисам и шел пир горой […] Все много раз пили, поминая умерших, и каждый раз нужно было осушать рог до дна[5]». Это скупое упоминание стоит отметить особо, сравнив его со славянскими Осенними Дедами и их основным смыслом — приветить умерших родичей на повороте Годового Колеса. Неудивительно, что праздник был также и временем благодарности альвам, равно тесно связанным и c Фрейром, владыкой Альвхейма, и с миром предков и родовыми курганами, и с урожаем — был временем Альваблота (Álfablót).

Упоминается, правда, название Альваблота лишь единожды, в «Висах о поездке на Восток[6]» скальда Сигвата Тордарсона, спутника конунга Олава Харальдссона. Это позволило известному исследователю Р. Зимеку усомниться, что жертвы альвам приносили вообще. Аргументирует это он тем, что скальд, убеждённый христианин, в своих стихах стремился подчеркнуть «дремучесть» шведских язычников, и заодно заведомо преувеличивал свои мытарства на осеннем пути из Норвегии в Ёталанд к ярлу Рёгнвальду, рассчитывая на вознаграждение от конунга, по чьему поручению ездил. Однако стоит учесть, что при дворе норвежского конунга хватало людей, бывавших в Швеции и её прекрасно знавших. Попытка рассказать о нелюбимых соседях нечто невероятное привела бы к осмеянию вместо награды. Другой аргумент Р. Зимека, что язычники никогда бы не назвали себя язычниками (исл. heiðingi, от heiðr — пустошь), был бы весомее, не происходи дело после 1000 г., когда даже в консервативной Швеции сосуществовали две веры, и появилась нужда в названии для сторонников старого обычая. Так в своё время презрительная кличка биркибейнеров (Birkibeinar, березовоногие или берестянники, т.е. лапотники), сторонников конунга Сверрира, стала самоназванием движения, и в передаче автора «Cаги о Сверрире» сам конунг не гнушается говорить «мы, берестянники». К тому же слова хозяйки дома мы узнаем в передаче новообращенного поэта, для которого отделить иноверца от себя было вполне естественно. Рассказывают же эту историю так:

...В начале зимы Сигват скальд с двумя провожатыми выехал из Борга на восток через леса Маркир в Гаутланд, и в этой поездке его часто плохо принимали.. Тогда-то Сигват и сочинил Висы о Поездке на Восток. <...> Потом они ехали по Гаутланду и к вечеру добрались до места под названием Капище. Ворота были заперты, и они не смогли туда попасть. Им крикнули, что это священное место, и они поехали дальше. Сигват сказал:

А в Капище пуще

Мне досталось, долго —

На запоре двери —

Хозяев мы звали.

Язычники — нечем

Их пронять — прогнали

Нас: «священно место».

Пусть тролли с ними спорят!

Затем Сигват подъехал к другому двору. В дверях стояла хозяйка и не велела им входить, сказав, что они сейчас приносят жертвы альвам (álfablót). Сигват сказал: Мне в дверях старуха

«Прочь, — рекла, — треклятый.

Одинова гнева

Здесь у нас страшатся».

Меня выгоняла,

Будто волка, мол, «мы,

Язычники (erum heiðnir vér), ночью

Правим жертвы альвам (álfablót )[7].

Помимо упоминания о вечернем или ночном характере обряда, здесь нередко видят намёк на нежелательности присутствия любых посторонних во время праздника, который в таком случае рассматривается как сугубо семейный или проводимый в присутствии близких друзей. Ведь и в «Саге об Эгиле» гостей зовут на пир конунга Эйрика во славу дис, лишь узнав, что это домочадцы Торира сына Хроальда, воспитателя конунга (до того путникам был отведён дом в стороне от прочих). Это, опять же, было бы сходно со славянским восприятием Осенних Дедов, справляемых дома семьёй и для семьи.

Осеннее время жертвоприношений богам, альвам и дисам было и временем особой близости к Иному Миру, когда те, кто был к тому способен, имели возможность получать знания необычными путями. Тюра, дочь ярла Харальда, в ответ на сватовство конунга Дании Горма, говорит:

Я не буду принимать решение сразу. Сначала ты должен вернуться домой с дорогими и почетными дарами. И если ты действительно хочешь на мне жениться, то, когда вернешься домой, ты должен построить дом, такой, в котором тебе подобает спать, там, где раньше не стояло никаких построек. В этом доме ты должен спать первые три ночи зимы. Если тебе что-нибудь приснится, запомни точно, что, и дай мне знать об этом. Тогда я отвечу твоим послам, приезжать ли тебе за мной как невестой, или же нет. И ты можешь не приезжать, если тебе ничего не приснится[8].

Так рассказывает «Сага о йомсвикингах», и если мотив вещего сна на новом месте общераспространён в фольклоре, то упоминание именно первых зимних ночей — деталь типично северная. Аурни Бьёрссон в своей книге «Исландские праздники» приводит перечень народных примет и гаданий на Vetrarnætr, в основном имевших цель практическую — узнать о погоде на грядущую зиму по поведению птиц и мышей, по Млечному Пути, по внутренностям овцы, по её селезёнке. Как видно из приведённого отрывка, можно было узнать и большее: конунг в саге получает видение о девяти суровых зимах и, как следствие, годах голода в своё правление, а также о войне, что случится при его потомках. Несмотря на всю радость обильных пиров, встреч друзей и свадеб, время это было одновременно грозным и опасным, что вновь сближает его с кельтским Самайном, да и с Осенними Дедами. Это уже наглядно воспринимаемое начало тёмного, зимнего периода со всё сокращающимся днём и усиливающимся холодом. Облетела золотая листва Урожая, заканчиваются до снега последние работы в полях, завершается подготовка к долгим суровым дням в доме. Всё ощутимее становится, что это — время Перехода, время Порога, за которым тёмная половина года. А на любом Пороге ближе становится Иной Мир и его таинственные обитатели, ближе хранители предки, проще прозреть грядущее и получить оттуда знак, вдохнуть полной грудью ветер Иного Мира. Но ближе становится и вход в жилища мёртвых, а с этого Порога не всегда можно вернуться. Именно в Зимние Ночи, время забоя скота и кровавого блота жертвоприношения, тёмные дисы забрали некогда юношу Тидранди, как повествует «Прядь о Тидранди и Торхалле»:

Угощение устроили поздней осенью. Пришло мало гостей, потому что дул сильный ветер и было много хлопот по хозяйству.

Когда вечером гости уселись за столы, Торхалль сказал:
— Я бы хотел просить всех внять моему совету и не выходить этой ночью наружу, ибо если пренебречь этим, случится большая беда. И если будут какие-знаки либо призывы, пусть никто не обращает на них внимания, ибо если кто-то откликнется, несчастий не оберешься.
<…>

Когда же люди пошли спать, Тидранди указал каждому из гостей его место, а сам лег на полатях поближе к сеням. А когда большинство людей уснуло, в дверь постучали, и никто не подал виду, что слышал. Так повторялось трижды.
Тут Тидранди вскочил и сказал:
— Стыд и срам, что люди здесь притворяются спящими, а ведь это, наверняка, пришли званые гости. Он взял в руки меч и вышел. Он никого не увидел. Тогда ему пришло в голову, что кто-то из гостей, должно быть, заранее подъехал к хутору, а затем поехал обратно за теми, кто выехал позже. Он пошел к роще; тут он услышал, как скачут по полю с севера. Он увидел, что это девять женщин: все были в черных одеждах и у каждой в руке обнаженный меч. Он услышал также, как скачут по полю с юга. Это тоже были девять женщин, все в белых одеждах и на белых конях. Тогда Тидранди хотел повернуть обратно и рассказать о видении людям. Тут к нему подоспели первые женщины, — те, что в черных одеждах, — и напали на него, а он защищался хорошо и мужественно.
<...>
Торхалль проснулся гораздо позже; он спросил, спит ли Тидранди, но никто не
отозвался. Тогда Торхалль сказал, что должно быть, уже слишком поздно.
Затем вышли на двор. Была луна и стоял мороз. Они нашли Тидранди лежащим в ранах и внесли его в дом. И когда люди заговорили с ним, рассказал он им все, что с ним приключилось. В то же утро на рассвете он скончался и был положен в курган по древнему обычаю язычников.
Затем стали выяснять, кто в округе выезжал из дома, и люди так ничего и не
узнали о каких-либо врагах Тидранди.
Халль спросил Торхалля, что может означать это ужасное событие.
Торхалль отвечает:
— Не знаю наверняка, но думаю все же, что женщины эти были не кто иные, как
духи-двойники ваших родичей[9].

К сожалению, доступной информации о народных традициях Зимних Ночей или близких к ним праздниках в Скандинавии явно недостаточно, а саги, источник всё же литературный, дают лишь скупые намёки на те или иные моменты прошлого. Но у нас есть связанная с данным временем традиция славянская и русская, пусть и в христианизированной форме. И это во многом традиция живая, отправляемая при нас, здесь и сейчас. Изначально она исходит от тех же индоевропейских корней, что и древнескандинавская, более того, предки славян как минимум тесно контактировали с предками германцев как задолго до нашей эры, так и в период полиэтничной Черняховской культуры (включавшей восточно-германские (готские и гепидские), сарматские, славянские и фракийские племена). И только после изгнания готов гуннами в IV в.н.э. учёные говорят об уже достоверно славянских археологических поселениях на территории от Карпат до Поднепровья. Народный же обычай в традиционном обществе консервативен по самой своей сути, и долго хранит следы прошлого, подчас переосмысливая, но не отвергая привычные элементы. И этот же обычай, будучи связан с объективно существующими циклами времён года, смены поколений, жизни и смерти, воспроизводит паттерны поведения, близкие к любому другому народу, с которым есть общие исторические корни и с которым схожи условия жизни. Потому, встретив нечто близкое по духу у нас, думается, не будет ошибкой иной раз воспользоваться уже готовой формой для воплощения общей для двух языческих путей идеи.

Осенние Деды

Одному из значительных праздников народной традиции исследователями уделено, тем не менее, относительно мало внимания, вероятно из-за отсутствия элементов ритуальной драмы или яркой обрядности, которыми столь богаты Масленица, Святки или Купала с Русалиями. Праздник этот домашний, семейный, и на нём «просто» приветствуют возвращающихся на короткое время в родные стены предков. Однако Д. Гаврилов и С. Ермаков очень точно заметили в своей книге «Время богов и время людей», что «...всю традиционную праздничную обрядность можно рассматривать как одну из форм почитания предков», и верно это для любого подлинно языческого мировоззрения — славянского, скандинавского, греческого, японского, индийского. Тихие поминальные дни не менее важны, чем песни и обряды Русалий или ход ряженых на Святки. И тем, кто считает, что для того, чтобы подлинно ощутить Северную Традицию, достаточно славить Одина и Тора, стоит взять это на заметку.

Осенние Деды в христианском православном восприятии ныне приурочены ко дню святого Дмитрия Солоунского, 8 ноября (26 октября по старому стилю) и справляются в субботу за неделю перед праздником его памяти, т.е. в первых числах ноября, это так называемая Димитриевская родительская суббота. Второй вариант народных Осенних Дедов связывался с днём святого Михаила (21 ноября сейчас или 8 ноября по старому стилю), так называемые Михайловские Деды или Михайловская суббота в Полесье. Собственно, Дедовыми принято называть все основные поминальные дни в году: перед Троицей (на Русальной неделе) — Троицкие или Семишные Деды, перед Филиповским постом — Дмитровские (Дмитриевские) или Филиповские, Михайловские в канун Михайлова дня, перед Сретеньем — Зимние или Масленые (т.е. перед Масленницей) и т.д. Главными обычно считаются дни поминовения перед Масленицей, на Русальную неделю и Осенние Деды. В некоторых регионах основным считают один из этих праздников (обычно Троицкие), в некоторых два и т.д.

Рассматриваться здесь будут именно Дмитриевские Деды, ведь Дмитриев день, как и Зимние Ночи, и Самайн, в народном календаре служил границей зимы и лета: на Руси говорили «В Дмитриев день зима лезет на плетень», в Болгарии — «Святой Димитр приносит зиму, а святой Георгий — лето». Как пограничное время для хозяйствования, дни эти во многих местах были вехой начала или конца договоров, временем возврата долгов, расплаты с работниками и т.д. Интересно, что в некоторых горных районах центральной части Болгарии этот день называют «полезником» — так называют гостя, который первым перешагнул порог дома. Если он человек добрый и зажиточный, то и будущий год уродится богатым (примета, прекрасно известная всем по 1 января). Ещё по болгарскому поверью «дядо Димитър» тряс своей белой бородой и из неё сыпался первый снег. В украинской колядке поётся:

У святого Дмитра труба із срібла...

А як затрубив щей святий Дмитро,

Та й покрив зимков усі гори біло...

Так же, как и Зимние Ночи, этот день был днём веселья и радости: ярославская поговорка гласила «В Дмитриев день и воробей под кустом пиво варит». Есть предположение, что именно с началом нового сезона в это время был связан октябрьский обычай колядования, упоминаемый Н.М. Гальковским, причём колядующих наделяли зерном, одновременно жертвуя за урожай будущий и благодаря за урожай прошлый. Вспомним вновь жертвоприношение «за урожайный год», о котором пишет Снорри.

Как и в других культурах, основой существования которых было сельское хозяйство и жизнь определял цикл полевых работ, осень на Руси являлась временем свадеб. Причём у восточных славян только до Дмитриевого дня засылали сватов, хотя связано это, вероятно с близящимся постом (Филиповым или Рождественским) c 28 (15 по старому стилю) ноября. Отсюда и русская поговорка «До Дмитрá девка хитра, а после Дмитрá ещё хитрее (вышед замуж)», белорусская «Да Дзiмiтра баба хiтра, па Дзiмiтры — мужчыны хiтры» или украинская «До Дмитра дівка хитра (перебирає женихами), а по Дмитрі хоч комін витри» и т.д.

Деды, праздник, обращенный к предкам, вместе с празднованием начала зимы, вероятно, изначально были повсеместно чередой обрядовых дней, ведь и сегодня во многих местах днями поминовения являются не просто суббота, но пятница и суббота, или даже четверг и пятница (суббота тут должна предшествовать церковному празднику или выпадать на него). Русская пословица гласит: «Покойнички на Русь Дмитриев день ведут — живых блюдут». При этом на Полесье Осенние Деды (справляемые как несколько праздников на востоке и как один на западе региона) именуются «первыми дедами», что соответствует прежнему славянскому календарю с началом года в сентябре. От места к месту или в зависимости от сезона разнилось, кого именно поминали: всех умерших в целом, или только родню, или отдельно мужчин, отдельно женщин, иногда лишь детей, иногда — самоубийц и других «заложных» покойников.

Как говорили в Полесье:

«Поминална — тыждэнь пэрэд запусками (кануном поста). Цэ деды помынают: ў пьятныцу обедают, у чэтвер вэчэрают[10]». Впрочем, чаще речь идёт о пятнице и субботе: «У дедовски тыждэнь ў пьятницу е вечера, а ў суботу до двенадцати часоў трэба обед справить».

Там же на Полесье С. М. Толстой отмечено интересное противопоставление Дедов поминанию родни на Радуницу (во вторник Фоминой недели): среди прочего весною на Радуницу живые приходят с угощением на кладбище, тогда как в остальные поминальные дни умершие навещают живых в их домах. Впрочем, противопоставление это отнюдь не абсолютно, известно ведь и название «Радунецкие Деды», а на Черниговщине именно Радуница именовалась Дедами, название же «Радуница» не употреблялось. И на том же Полесье есть свидетельства, что в некоторых местах могилы навещали и во время Дедов. В наши же дни как раз гораздо более распространён обычай до начала ноября навещать места упокоения близких и прибирать могилы перед зимой, оставляя на них немного хлеба, зерна или конфет «для птичек».

Некогда же перед праздниками хозяева наводили порядок в доме и во дворе, чтобы порадовать покойных родителей тем, как справно идут дела у детей. В сами поминальные дни нельзя было выполнять работы по хозяйству (стирать, работать в поле и т.д.), исключение составляло лишь приготовление пищи. Особый запрет накладывался на действия, связанные с шитьём, прядением, ткацкими работами и т.д. (в более мягкой, вероятно, поздней, форме запрет мог накладываться лишь на работу вечером):«Нитки не сновали на дзяди, што дарога засновиваетца умирушчему». Сегодня это соотносят как с обычными запретами пятницы (связываемой в народе с Параскевой-Пятницей), так с особым почитанием некогда в эти дни Макоши (именно её образ богини-пряхи слился в народном представлении с Параскевой, праздник которой приходится на 10 ноября (28 октября старого стиля, т.е. через два дня после Дмитра). Так же в наши дни Деды связывают и со Сварогом как покровителем ремёсел.

Вот как описывают поминальный обед на Ровенщине:

Хозяйка готовит как можно больше блюд, которые любят деды. Обед бывает позднее, чем обычно, после полудня или в сумерки. Во время обеда из каждого блюда по ложке откладывают в отдельную посудину, которую с ложками ставят на ночь в угол. Тут же в посудине ставят воду и вешают полотенце, чтобы в ночи "души умерших помылись и пообедали"[11].

На Полесье, где древние традиции сохранились значительно полнее, если Деды справляют два дня (пятницу и субботу, в этом случае звавшуюся Бабы, бытовали также названия Дедова пятница и Бабина суббота), то в пятницу готовят постный поминальный ужин (вечерю), а в субботу скоромный (с яичницей, салом и молочными блюдами) обед ранее обычного или даже завтрак. Нередко принято, чтобы вечеря состояла из определённого числа блюд: трёх, семи или двенадцати. Как правило, считается обязательной кутья (кутя, канун, колыва, сыты) — холодная вода с мёдом (если его не было — заменяли сахаром), куда крошат хлеб или булку. Зеленин также приводит рецепт, совпадающий с рецептом кути на Украине, где она состоит из отваренных в воде зерен пшеницы с мёдом, растёртым маком, изюмом и т.д. и обязательна на Рождество. Так же обычно в перечень входят борщ, рыба, кисель, оладьи или блины, каша, грибы, «палюшки с маком» и т.д. Кутью наливают в миску, обмакивают ложки и кладут кругом миски — «для душок». Эту сыту-кутью едят, зачёрпывая три или девять раз — и вечером, причем ложек не моют до утра, и утром. Так же — с обмакиванием ложек и капанием на стол — поступают и в обед. На второй день после обеда выходят на крыльцо и говорит: «Идите, дяды, дай, божэ, штоб на лето даждали», т.е. прощается с предками до весны, до того момента, когда дети сами навестят их на кладбище.

момента, когда дети сами навестят их на кладбище. Это отнюдь не единственный вариант обычая угощения предков. Иногда родителей специально приглашают с улицы, формулы приглашения разнятся от села к селу, например, в пятницу вечером, как зайдёт солнце, трижды повторяют: «Дидыприятели, хадите к нам на вечэру!». Или более домашнее и родное: «Тата ци мамо, хадзи на вечэру! Сестричка Мария, хадзите к нам на вечэру!». Иногда первую ложку и первый стакан выливают перед окном со словами: «Деду, иди до обеду!». Первым обычно после молитвы за кутью берётся хозяин или старший в семье. Кладут крошки от еды на стол до утра, а на утро съедают, «чтоб зубы не болели», проливают на стол кутью из первой ложки и льют немного водки, оставляя всё на ночь. Часто ставят на стол отдельную миску, ложку и чашку с угощением, оставляя её до утра, как и остатки ужина, выставляют угощенье за окно или ставят на печь, иногда бросают под стол блины. Нередко, как и на Украине, для дедов отливают от каждого блюда по три ложки и не прибирают мисок со стола и т.д. Остатки ужина хозяева могут съесть сами на следующий день или только причаститься ими, отдать скотине — чтоб не болела, отнести на могилы или отдать воде, забросить на крышу птицам или вынести в сад под деревце, вылить на дрова, «чтоб сгорало, а дым до бога шёл»... Сам ужин тоже проходил по особым правилам — за собою не закрывали двери и не запирались (и часто оставляли в открытыми ворота кладбищ), не резали хлеб ножом, а ломали (что бы из свежеиспеченного хлеба пошёл пар: «без пару покойники не едят»), в доме должно было быть для гостей повешено чистое полотенце... И это далеко не полный перечень обычаев от места к месту.

Провожали гостей Иного Мира так же ритуализированно, как и встречали, восстанавливая тем границу между миром живых и миром мёртвых. Вслед вылитой на второй день еде произносили «Идзите с богом!» Брызгали три раза водой вокруг стола, провожали за дверь с хлебом-солью и словами «Святые диды-родители, идите на свае место, спачивайте и нам сприяйте!» (т.е. помогайте) и т.д.

И, разумеется, в дни близости к Иному миру существовало и немало способов узнать и увидеть скрытое. Увидеть дедов можно было, поглядев во время вечери через хомут с печки. Иногда для этого требовалось весь день поститься: «як будешь посникать, то побачишь мертвих, як идут на деды на вечэру». Рассказывали о знаках по просьбе детей, вроде отодвинутой лавки и т.д. Другие говорили, что умершие являются лишь тем, кто не приготовил поминального ужина, детям или тем, кому суждено скоро умереть. Немало есть рассказов о том, как мёртвые упрекали или наказывали тех, кто не приготовил им поминального ужина или нарушал строгие правила праздника, вроде запрета на прядение. Существовало убеждение, что тем, кто не приветил мёртвых, они будут вредить.

О празднике сегодня

 

Можно заменить некоторое противоречие между характером изобильного торжества, отмечающего смену сезонов и довольно строгими и сдержанными нормами общения с предками на том же Полесье. Вообще-то, как уже сказано, в прошлом два эти момента, как правило, просто не совпадали, и засылка сватов не приходилась на поминальный день. Однако далеко не всем нынче везёт единолично распоряжаться своим временем. В традиции старо-скандинавской такого противоречия нет: в Исландии не считалось чем-то невероятным совместить свадьбу и тризну, достаточно вспомнить историю Унн Мудрой, рассказываемую в «Саге о людях из Лососьей долины», юная жизнь и ушедшая не так далеко отстояли друг от друга. И в «Саге об Эгиле» пили на осеннем Дисаблоте в честь и память умерших на весьма буйном пиру. Собственно, и на славянских землях известен, например, обычай заканчивать похороны и поминки весёлыми песнями: «Покойничков помянули, теперь надо их повеселить, а то они будут обижаться, если мы от них невеселы пойдём» (Орловская, а также Вятская, Курская, Киевская губернии). На Подолии и в Галиции у гроба до недавнего времени устраивались молодежные игры. А еще в большей древности такое отношение было нормой общепризнанной, и на тризнах проводились игры и состязания (обычай «дратися по мертвецы»). В любом случае, каждый сам себе определяет границы допустимого и чем он готов поприветствовать родных, каким его увидят предки.

...А зачем вообще? Вопрос, конечно, не для язычников. О смысле и цели любого жертвоприношения следовало бы поговорить отдельно, но всё же вкратце можно выделить несколько моментов. В первую очередь, наверное, это поддержание связи. Связи с богами, как с высшим и указующим путь началом. Связи между поколениями, ведь без них — не было б нас, и обязательства перед умершими — не пустые слова: мы принимаем их знания, сделанное и достигнутое ими в мире, сами становимся продолжателями их достижений, даже проходя совсем иными путями. Ушедшие имеют право на часть того, что у нас есть (и отчасти на то, чем мы является... Отчасти.), также, как мы получили то, что ранее принадлежало им. И слишком просто было бы ограничиться признанием этого на словах. Давнее и общечеловеческое — разделив с кем-то пищу, преломив хлеб и отпив из одного кубка, мы закрепляем с ним союз, заключаем товарищество или подтверждаем родство... Тот же древний и священный смысл взаимных обязательств и связующего долга имеет и обмен дарами. И уж тем более всегда следует благодарить за помощь. Кстати, по свидетельству М. Федеровского, обильное угощение на «деды» белорусы готовили для того, «чтобы души с того света во всем бы помогали живущим на земле родственникам» 12 . И ещё бывает, что просто надо поговорить, а иногда — и из-виниться, «выйти из вины»: не всегда мы успеваем всё сказать и сделать при жизни... И, наконец, обряд Колеса Года — это укрепление людской связи с миром и круговращением времени, слишком легко забываемой в суете городов.

После всего сказанного не сложно определить основные мотивы Зимних Ночей (в данном случае особо и не отличающиеся от мотивов славянского язычества):

— празднование прихода зимы, разделённая с близкими и Силами радость от щедрого урожая; благодарность асам и ванам, особенно, вероятно, Ньёрду и Фрейру с Фрейей, за полученные дары;

— обращение к Одину, Хель, Фрейе, Фрейру и всем богам и богиням, принимающим верных в своих чертогах после смерти — к тем, кто хранит предков и их пути;

— приветствие, угощение и благодарность дисам-хранительницам рода, умершим родичам, возможно — тем, кого мы считаем роднёй не только по крови, но и по духу. Приветствие альвам — как тем, кто связан с миром людей, так и тем, что хранят засыпающую постепенно природу.

Неизменен смысл поминальных дней — угостить и приветить родных, неизменно в Традиции и знание, что они незримо присутствуют с нами в это время, и помнят о нас, как мы помним о них. Северных альвов нынче принято соотносить скорее с дивным народом Толкиеновского Средиземья, и имена дис звучат загадочно и грозно. А ведь это именно их, альвов и дис, Дедов и Баб, наших прародителей, звали и зовут в дом на Полесье, им ставят лампадки вечером первого ноября на кладбищах, прибирают могилы. Так же, как в их честь пили мёд и эль в Зимние Ночи на исландских хуторах и в палатах норвежских конунгов...

Использованные материалы

Simek R., Álfablot: Was there a sacrifice to the álfar?

Бьёрнссон А. Исландские праздники

Виноградова Л.Н., Толстая С.М., статья в сб. Славянская мифология. Энциклопедический словарь.

Воропай О. Звичаї нашого народу.

Гаврилов Д., Ермолаев С. Время богов и время людей.

Гундарссон К.Х. и др. Наш Трот. Глава 54. Зимние ночи

Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография

Толстая С.М. Полесский народный календарь: Материалы к этнодиалектному словарю.

Шервуд Е. А. Календарь у древних кельтов и германцев.

Не обошлось и без Википедии.

---

1 — Можно сравнить с одним из вариантов славянского новолетия, когда год начинался с сентября. При этом согласно второму варианту год на Руси начинался наоборот с марта. Хотя долгое время оба отсчёта сосуществовали параллельно, однако, вероятно, основным был всё же вариант весенний: мы говорим о возрасте, как о счёте лет, скандинавы же отмечали, сколько человек прожил зим. При этом вариант исчисления нового года с весны (с 14 апреля) также зафиксирован в древнеисландском календаре, хотя, подобно делению на четыре сезона, является, видимо, более поздним — вновь зеркально отражая ситуацию на Руси.

2 — «Сага о людях из Лососьей Долины», XLIII, перевод В. Г. Адмони и Т. И. Сильман.

3 — «Саге об Инглингах», VIII, перевод М. И. Стеблин-Каменского.

4 — «Сага о Гисли», XV, перевод О.А.Смирницкой.

5 — «Сага об Эгиле Скаллагрмссоне», XLIV, перевод С. С. Масловой-Лашанской.

6 — Аustrfararvísur, написаны между 1017 и 1020 гг. скальдом Сигватом Тордарсоном (Sighvatr Þórðarsonr, ок. 995 или 997 г. — ок.1045г.)

7 — «Сага об Олаве Святом», XCI, перевод прозы Ю. К. Кузьменко, перевод вис О.А.Смирницкой.

8 — «Сага о йомсвикингах», II, перевод Алексея Северянина и Алексея Щавелева.

9 — «Прядь о Тидранди и Торхалле», II, перевод А. В. Циммерлинга.

10 — Здесь и далее цитаты на белорусском языке приводятся по: Толстая С.М. Полесский народный календарь

11 — О.Воропай. Звичаї нашого народу (переводено с украинского).

12 — Federowski 1897, s.267, взято у Л.Виноградовой. в «Славянская народная демонология: проблемы сравнительного изучения».